Зодчие Слова

Андрей Харламов

Околдованный вестник

Волшебство. Весь мир — волшебство!

В комнате ничего не осталось. Мебели, стульев, книг... Не осталось картин, которые он так любил раньше... Голые стены и железная кровать посередине. Она продала — все! Но иссушающая злоба все равно не проходит. Откуда эти звуки? Это сволочь за стеной опять играет упражнения на фортепиано?! Откуда здесь, на постели, это немощное больное тело? Это лицо — искаженное, уродливое, заросшее многодневной черной щетиной?..

Шаги... Шаги! Хриплый смех, лязгающие звуки ружейных затворов... Ошибиться тут невозможно — это они!

Люба! Еще не все экземпляры уничтожены. Беги к Брюсову. Я знаю, у него осталась еще одна рукопись „Двенадцати“. Сожги ее. Сожги — их — все!..

Голые стены. Железная кровать. Некрасивая полная женщина склонилась над ним. Неужели это — Люба?.. Что она говорит? Доктор?.. Лекарства? Зачем? Он уже не принадлежит этому миру. Те, двенадцать, уже вышли из бездны. Сейчас тьма сгустится, скроет все... А потом все вспыхнет ослепительно-белым!

...И золотоволосый статный юноша с красивым, словно выточенным из мрамора, неподвижным, спящим лицом побредет по зеленым полям в тонком розоватом тумане. Он идет к ней... К Прекрасной Даме. Она снова ждет его... Потому что весь мир волшебство. Волшебник знал это...

Волшебник безусловно знал это. Мастер на всякие выдумки, он выбрал однажды в своем поднебесном замке мраморную скульптуру, топнул сапогами с изумрудным каблучком, стукнул серебряным посохом, взмахнул волшебной палочкой: оживи! Так появился Александр Блок. Забавным было то, что причудой волшебниковой мысли этот холодный мраморный красавец с неподвижным, словно спящим лицом, был наделен огромной чувственностью и обладал поэтическим талантом гения.

В отечественном литературоведении существует точка зрения, суть которой сводится к следующему. Есть два Блока. Ранний — легкий, чистый, пронизанный любовью и светом, и поздний (зрелый)- со своими кабаками, мертвецами, кладбищенскими вьюгами и поэмой „Двенадцать“. Точка зрения достаточно нелепая. Если с ней согласиться, то, видимо, надо согласиться и с тем, что приверженцы и авторы ее стихов Блока никогда не читали. А вот если бы они открыли и прочитали его первый поэтический сборник, то обязательно бы пришли к следующему выводу. Да, света и красоты в ранних блоковских стихах действительно много. Но есть в них и другое. Вот вспыхнет багровый отблеск, зазвучит тревожная мелодия, чей-то зловещий и темный образ вдруг мелькнет и тут же исчезнет в цветном тумане... Другое дело — все эти диссонансные клочки настолько органично вплетаются в общую светлую канву блоковской лирики, что становятся почти незаметными.

Между тем сам Александр Блок знал, кстати, о таинственной и недоброй силе своих творений. В пометках к своим стихам периода знакомства со своей будущей женой Л. Д. Менделеевой он оставил загадочные строчки: „К ноябрю началось мое колдовство, ибо я вызвал двойников («3арево белое...», «Ты — другая, немая...»). Любовь Дмитриевна ходила на уроки к М. М. Читау, я же ждал ее, следил за ней и иногда провожал ее... Чаще, чем со мной, она встречалась с кем-то, кого не видела и о котором я знал. Появился мороз, «метель», «неотвязный», звенящая дверь, два старца, свершающий и пользующийся плодами свершений («другое я»)“...

Любовь Менделеева

Сама женитьба Блока на Менделеевой была очень загадочной. Ей предшествовал целый ворох необычных происшествий, роковых стечений обстоятельств и дурных примет. Принято считать, что каждой своей женщине поэт отводил какую-то мистическую роль. Любовь Менделеева стала для него „Прекрасной Дамой“, воплощенной „Софией Премудростью“, которой он писал стихи и посвятил свой первый поэтический сборник. На роль эту, надо сказать, Любовь Дмитриевна по складу своего характера не очень подходила, так же как вряд ли она подходила в жены Блоку (если он вообще мог жить с какой-либо женщиной). Но на тот момент девушка была очарована — и не только стихотворными заклинаниями своего избранника. Неловкий угрюмый молчун Александр Блок, как это ни странно, всегда пользовался у женщин большим успехом. Ну а спустя некоторое время... Об этом вообще-то не пишут... Через год жена ему просто-напросто надоела и тогда человек этот выдал ей примерно следующее: „Ты-де Прекрасная Дама, а раз так, то личного между нами быть ничего не должно. Поэтому я тебе буду поклоняться, буду поклоняться, а свои низменные страсти пережигать с другими женщинами, исправляя и очищая таким образом недостойную тебя грешную свою натуру. Ты тоже, конечно, можешь очищаться с кем-нибудь, хотя лучше б, если ты этого не делала и оставалась непорочной“. Позиция потрясающая, а, самое главное, если отбросить всю философию, — очень удобная. Любовь Дмитриевна ее именно так и поняла и поступок мужа сочла за предательство (это и было, в принципе, предательство!). Далее их отношения протекали трудно, мучительно... И в том, что „его Люба“ наконец сломалась — морально и нравственно,- виноват, в первую очередь, именно Александр Блок. Разумеется, он чувствовал себя виноватым, переживал, в конце-концов он по-своему любил ее... Но все это не мешало ему проводить время с целым сонмом женщин самого разного толка и оставлять такие восторженные дневниковые записи: „Моя система — превращения плоских профессионалок на три часа в женщин страстных и нежных — опять торжествует. Все это так таинственно“...

А в 1907 году появилась его вторая книга стихов „Нечаянная радость“. В ней темные демонические мотивы видны теперь уже были невооруженным глазом. Чуть ли не все тогдашние литературные мистики, сами меньше всего пригодные на роль духовных учителей, в один голос заголосили о предательстве идеалов, о черной магии, об отступлении молодого поэта „от христового пути“. Много позднее будет высказано мнение, что вот эта огульная критика бывших друзей и союзников окончательно оттолкнет Блока от Христа. Слышать сие по меньшей мере странно. Мемуарная литература о Блоке, его дневники и письма, его творчество, его жизнь в конце-концов! — говорят совсем об обратном. Александр Блок никогда не любил, не понимал и не принимал Христа (хотя христианской символикой в стихах пользовался охотно). Будучи глубже, тоньше, умней и, несмотря на все свои завихрения, порядочней многих современников, безусловно обладая даром творческого духовидения, духовным человеком в тоже время Блок никогда не был. Фактически он отрицал духовную составляющую человеческого бытия со всеми ее самоограничениями и запретами, без которых просто невозможен никакой духовный рост и суть которой, цитируя, кажется, древних отцов Церкви, сформулировал в одной из своих лекций по сравнительному богословию протоиерей Митрофан Зноско-Боровский:

„Надлежало, чтобы человек, получивший бытие, возрастал, — затем мужался, мужая — укреплялся, усовершаясь — прославлялся, прославляясь — удостаивался видеть Бога“.

„Усовершаться“ Блок не хотел. Он толком не понимал даже, зачем, собственно, надобно ему какое-то усовершение. А это уже указывает на определенней духовный изъян, возможно заложенный изначально в этом человеке.

Так что нет ничего удивительного и неожиданного в появлении после второго его поэтического сборника такого стихотворного цикла, как „Снежная маска“. Ключевого в творчестве поэта! Вообще, в литературе Серебряного века хватало откровенно демонических, разрушающих произведений. Но ни одно из них (по крайней мере, в поэзии) по своей мощи, по глубине, по силе воздействия со „Снежной маской“ сравниться не может. „Снежная маска“ не просто гениальное художественное произведение, не просто „документ нравственного падения поэта“, как будет сказано кем-то впоследствии. Это и свод магических заклинаний, это и манифест тех страшных и грозных сил, вызванных Блоком из иных сумрачных мирозданий и ворвавшихся в этот мир через его поэзию. Сохранилась интересная иллюстрация художника Л. Бакста к „Снежной маске“.

Черное небо, усыпанное ледяными звездами. Заснеженные деревья, странные изломчатые холмы, огромные бездонные тени. И зловещая фигура женщины в раздевающемся черном платье. Женщина наполовину сливается с мраком. Она сама есть мрак. На лице ее смеющаяся маска с узкими прорезями для глаз. За собой она ведет — Блока.

После „Снежной маски“ Блок резко сдал. Его мучают ужасные депрессии, ему снятся странные сны: „Собрание людей, комната, мне дают большое покрывало, и я, крылатый демон, начинаю вычерчивать круги по полу... В груди восторг. Куда мы полетим? Я показываю в окно: туда“. Блок начинает много пить. Стихи он пишет все реже. Качество их постепенно снижается. А от написанного веет какой-то кладбищенской тоской и отчаянием. Именно в это время с легкой руки Бориса Зайцева пошло гулять выражение — „легкий тлен блоковской поэзии“. И лишь изредка в его стихах вспыхивает прежняя творческая сила.

Мировую войну он встретил с радостью („будет весело“) и две революции 17-го года — тоже. А в январе 1918 произойдет последний творческий всплеск. Это „Скифы“ — не столько стихотворение, сколько песнь, гимн тех разрушительных сил, которые в том числе и через блоковскую поэзию были вызваны к жизни и теперь овладели Россией.

И гениальная поэма „Двенадцать“. К слову, концовка „Двенадцати“, где Иисус Христос появляется впереди красноармейцев, как бы благословляя их, многим и сейчас кажется искусственной. Благословлять кровь, хаос и разрушение, которые несут в себе и с собой двенадцать красноармейцев, Христос не может. Но ведь сам Блок сказал: „Христос у меня в поэме компилятивный“. Некоторые исследователи творчества Блока не обращают внимание на такой факт. Блок писал свою поэму в два захода. 8 января — начало поэмы. Перерыв в 20 дней. 28 и 29 — ее завершение. Так вот, в этот перерыв Блок несколько раз перечитывал „Фауста“ Гете. Мефистофель впервые появляется перед Фаустом в виде бродячего пуделя. „Пес холодный, пес безродный“ возникает и в поэме „Двенадцать“. И Блок рифмует его с Христом. Все это, возможно, происходит у Блока все-таки неосознанно, самотеком. Но ответ есть. В поэме произошла подмена. Христос Блока — вовсе не Христос. А тот, кто в данный момент только назвался его именем. Тот, кого в Евангелии зовут совсем по-другому...

На первых порах Блок охотно читает свою поэму на всех своих публичных выступлениях. Потом внезапно читать перестает. Как будто пелена падает с глаз поэта. Как будто только сейчас он неожиданно для себя понимает, какую чудовищную стихию разрушения вызвал он к жизни и орудием какой всю свою жизнь являлся. Впереди больше ничего нет. Впереди только смерть — черная женщина в смеющейся маске. Начинается медленное умирание. Александр Блок меняется даже внешне: когда-то золотистые, а затем темно-каштановые волосы его становятся пепельно-серыми. Черты лица резко заостряются, а кожа приобретает желтоватый пергаментный оттенок. У Блока появляются боли в груди, отнимается нога. Его обследуют лучшие врачи — но не находят никаких болезней. Между тем процесс разрушения продолжается, появляются первые признаки распада психики. Блока все раздражает. Он в бешенстве крушит мебель дома, срывает со стен некогда так любимые им картины и акварели... Любовь Дмитриевна продаст все. В комнате останется только железная кровать. Блока еще будут пытаться лечить — он будет в ярости расшибать склянки с микстурами об стену — ему не помогут лекарства! Потом он впадет в беспамятство. В редкие минуты просветления он будет звать Любу и умолять ее. чтобы она сожгла все экземпляры поэмы „Двенадцать“... Когда он наконец умрет, друзья и близкие, пришедшие попрощаться с покойником — не узнают его. В страшном уродливом мертвеце, представшим их взорам, не будет даже тени сходства с тем Александром Блоком, которого они знали еще совсем недавно. Какой-то глубоко символичной уайльдовской мистикой повеет на всех... „Портрет Дориана Грея“...

Александр Блок на смертном одре. Рисунок Юрия Анненкова.

Весь мир волшебство!

Наверное, странный волшебник, превративший некогда мраморную статую в человека, и сам пожалел о таком конце своей неудачной шутки. И колдовством. Только колдовством оставил в памяти современников совсем другого Блока:
Золотоволосого юношу с неподвижным, словно спящим лицом. Гениальным и трагическим поэтом, который после всех страшных ошибок, испытаний и мук, все-таки возвратился, обязательно возвратится к своей небесной избраннице... К Прекрасной Даме.

Цикл очерков Андрея Харламова «Зодчие Слова»:

Околдованный вестник (об Александре Блоке)

комментарии на форуме

версия для печати