https://www.sobranie.org/archives/5/8.shtml |
Мария!..
Синяя ночь. Он спит. Он заснул прямо в кресле, не раздеваясь. Он слишком стар. И болен. Иначе бы он обязательно дотянулся до окна. Толкнул бы тугие створки. И свежий ветер ворвался бы в душную комнату. И нежные цветущие ветви яблонь ворвались... И тонкий пьянящий голову аромат...
Ведь весна... Ведь этот странный человек, совершенно непохожий на поэта, так любил весну и этот роскошный сад, который он чуть ли не собственными руками вырастил на голом месте в некогда захудалом степном хуторе Степановка. А может это не Степановка, а Воробьевка, старинная усадьба в Орловской губернии, которую практичный и жесткий помещик Афанасий Фет, разбогатевший в результате своей энергичной хозяйственной деятельности, купил в 1877 году? Кстати, вот эта самая хозяйственная жилка (качество, вообще-то, вовсе не характерное для людей творческих) удивляла и забавляла его современников.
Тургенев писал ему: вижу Вас, как Вы вскакиваете и бородой вперед бегаете туда и сюда, выступая Вашим коротким кавалерийским шагом ; Я не могу иначе представить Вас теперь, как стоящим по колени в воде в какой-нибудь траншее, облеченным в халат, с загорелым носом и отдающим сиплым голосом приказы работникам.
А еще Тургенев писал: Я все жду от Вас стихотворения, последние строчки которого будут произноситься безмолвным движением губ.
И он же одновременно сочинил пародию на его стихи и переводы:
Брыкни, коль мог, большого пожелав, Стать им, коль нет и в меньшем без препон. |
Впрочем, Чернышевский в начале 60-х и вовсе заявлял: Такие стихи, как у Фета, может написать и лошадь.
Но Чернышевский революционер, социалист, сам дух этого враждебного лагеря таков: Мы, начиная с Тютчева, считаем наших противников заблуждающимися, они нас ругают подлецами. А Тургенев Тургенев считался ему другом
Душно. Тяжело. Он спит. Он спит и не может проснуться. Как сказал Шекспир, которого он так много переводил:
Мы сами созданы из сновидений, И эту нашу маленькую жизнь Сон окружает... |
Шекспир был великим мудрецом. И если он прав, то надо просто еще немного потерпеть, подождать тяжелый давящий сон пройдет. Обязательно пройдет. И он проснется... Кто сказал, что он стар и болен? Он проснется, он соберет волю в кулак и страшным нечеловеческим усилием потянется вперед, к окну. Он толкнет тугие створки они распахнутся настеж!..
Мария!..
Мне снится странный сон. Я вижу глубокое темно-синее небо над головой. Остроконечные снежные горы. И цветущую долину. Краски необыкновенно яркие и богатые по оттенкам. Таких не бывает в жизни! И вот по этой долине, по пояс в изумрудной траве, расцвеченной пунцовыми и белыми цветами, идут навстречу друг другу молодой офицер в золотых эполетах и светловолосая девушка в простом белом платье. Они улыбаются, они уже близко друг от друга, они бегут, они протягивают навстречу руки...
Мария!..
Синяя ночь. Старик поднимает голову, задыхаясь, откидывается на спинку кресла... Да, он и внешне совсем не похож на поэта. Похож на помещика. Еще больше на мельника или на кузнеца... Но разве у поэтов должна быть какая-то особенная внешность? У поэтов должны расти крылья за спиной? Что же касается практичности, прагматичности Фета, его хозяйственной деятельности, так удивлявшей современников, то это в какой-то степени было щитом его, средством выжить, уйти, уберечься от той мрачной действительности, какая зачастую его окружала. И то, что он избегал разговоров о высоком, свидетельствует вовсе не о его атеизме, как решили для себя в своих воспоминаниях некоторые мемуаристы. Фет не хотел, не мог говорить о том сокровенном, о том величественном и прекрасном, что лежит за пределами нашего зрения, слуха и обоняния. Не мог, потому что это было для него слишком дорого, слишком свято, в отличии, может быть, от тех людей, которые пытались вызвать его на высокие беседы. Как утверждали древние: О чем невозможно говорить, требуется молчать. И Фет молчал:
У соседа ненароком Я сказал ей слова три О прекрасном, о высоком... Скука хоть умри! |
Синяя ночь. Старик смотрит в окно. Если он проснулся а он проснулся, то почему нет облегчения, которое всегда приходит, когда душный давящий сон наконец отпускает нас? Почему столько глухой затаенной боли в его взгляде? Чего он ждет? О чем думает? Что хочет сказать?...
В своей жизни Фет совершил одну непоправимую ошибку, если само слово ошибка здесь вообще уместно. В 1849 году, будучи еще молодым 29-летним офицером кирасирского полка, он встретил удивительную и необыкновенную девушку Марию Лазич, дочь бедного херсонского помещика, беззаветно полюбившую его. Это существо стояло бы до последней минуты сознания моего передо мною как возможность возможного для меня счастия и примирения с гадкой действительностью. Но у ней ничего, и у меня ничего... Фет так и не решился жениться на бесприданнице. Через два года Мария Лазич погибла.
Синяя ночь.
Мы сами созданы из сновидений, И эту нашу маленькую жизнь Сон окружает... |
Старик медленно протягивает руку вперед. Ладонь дрожит. Он приподнимается в кресле. От страшного напряжения вздуваются вены на лбу... Вперед, вперед, вперед!... Мария!...
Господи, как подобное может прийти в голову Фет был атеистом?! Почитайте его стихи! Вы поймете свое заблуждение. Но критики и литературоведы не унимаются. Они потрясают пухлыми томами воспоминаний: ну пусть не атеист, но пантеист уж точно. Друзья мои! Мои дорогие философы! Что за нелепости вылетают из ваших уст? Ведь само слово философия всегда переводилось с греческого как любовь к мудрости. А не любовь к сложным интеллектуальным нагромождениям! Вы это забыли?
О. Александр Мень в своих публичных лекциях высказал однажды замечательную мысль:
Трудно научиться любить. Еще трудней научиться любить Бога. Поэтому человек учится любить Бога через своих родных и близких: через своих родителей, через своих братьев и сестер; супруги учатся любить Бога через любовь друг к другу (иногда это бывает самым трудным в жизни); родители через своих детей...
Мысль можно продолжить. Человек учится любить Бога и через мир, который его окружает. Через море, через небо, через солнце!... Фет не был пантеистом: он никогда не обожествлял природу. Но он чувствовал в ней ту Божественную гармонию, то совершенство и красоту, которые действительно пронизывают все наше мироздание, как бы временами ни протестовала против этого наша действительность. Так же, как и мы, Фет учился любить, учился любить Бога. И шел он к пониманию Любви так же мучительно и трудно, как, подчас, идем к этому мы. Срывался, делал страшные ошибки, и снова поднимался, и снова шел... Именно в этом ключ к пониманию его поэзии, иногда болезненной, иногда трагической, но всегда светлой, волнующей, запредельной.
Рука дрожит, рука тянется к окну. Нет сил, нет воли... Нет воздуха... И жизнь кончена. Но он должен успеть... Он должен дотянуться... Он должен сказать то, что всегда само рвалось из него и что он всегда боялся произнести вслух... Нет, он никогда не простит себя. Но ведь она простила его, он знает... Может... и Бог простит его, и тогда он дотянется, толкнет тугие створки, они распахнутся настежь! И он упадет перед ней на колени...
Мария!..
К Тебе, Господи, возношу душу мою. Боже мой! на Тебя уповаю, да не постыжусь, да не восторжествует надо мною враги мои. Укажи мне, Господи, пути Твои, и научи меня стезям Твоим. Направь меня на истину Твою, и научи меня; ибо Ты Бог спасения моего; на Тебя надеюсь всякий день. Вспомни щедроты Твои, Господи, и милости Твои, ибо они от века. Грехов юности моей и преступлений моих не вспоминай; по милости Твоей вспомни меня Ты, ради благости Твоей, Господи!...
Мне снится странный сон. Я вижу глубокое темно-синее небо над головой. Остроконечные снежные горы. И цветущую белую долину. И в ней, по пояс в высокой траве, стоят, обнявшись, офицер в золотых эполетах и светловолосая девушка в простеньком белом платье.
Цикл очерков Андрея Харламова «Зодчие Слова»: