Заглянув за порог

Как все-таки невероятно, что человека, может быть, после смерти еще ждет что-то. Неужели мы будем участниками еще какого-то действа. Действие — жизнь. Значит — продолжение жизни?

Верочка в восьмом классе впервые встретилась со смертью — услышала, как одноклассница ответила соседке на вопрос о самочувствии ее мамы: „Умерла“. Горечь ответа придавливала. Хотелось скорее уйти, вырваться из-под давящей ноши чужого горя. На поминках казалось дико и ненужно что-то есть. Страшно было взглянуть на теперь уже сироту одноклассницу. Верочка домой к маме, а она к пустой кровати, где вчера еще лежала больная и не будет больше лежать никогда.

Через два года хоронили сына классной руководительницы. И опять повторилось то же ощущение. Хотелось быстрее освободиться от тяжкого присутствия чужого неподъемного горя. Верочка даже предложила было подружкам зайти прямо с кладбища на карусель покататься, хотелось карусельным ветром сбить гнетущую скорбь. Но те в отличие от нее уже знали, что есть время скорби, и есть время радости и путать их не годится.

Следующие смерти мелькали, как пейзаж в вагонных окнах, не оставляя сильных впечатлений. Но как-то заметила Верочка, что внутри у нее зреет то ли интерес к ней, к смерти, то ли странное даже и для себя желание подойти к ней поближе. Суеверно отмахивалась от таких мыслей, не зазвать бы. Но ничего поделать с собой не могла, испытывала жажду. Чего? Как будто хотелось подойти к черте, за которой ужасное, но привлекательное, обещающее то ли конец, то ли начало. Страшно и сказать, но то ли предчувствие радости, а в то же время и страха трепетало тоненько в глубине.

И все-таки страх пересиливал, заставлял отгонять мысли и предчувствия… На десятилетия…

Хоронили коммуниста. Вера почти не знала его. Испытывала только лишь жалость к родным, потерявшим близкого, и надежды, связанные с ним. Ему было лишь пятьдесят. Похороны были организованы, горя не было видно. Только несколько человек несли на себе печать ошеломления утраты. Холод и дождь старательно отвлекали людские мысли.

На кладбище стылые комья глины, стылые лица, сердца. Ветер льдистым дыханием терзал напоминанием об уходе милого теплого лета. Липкое месиво под ногами — о погибшей траве и цветах. Серые рваные тучи, скребущие по самым крестам могил и сыпавшие дождем и мокрым снегом, — о солнце, покинувшем людей. Все вокруг дышало смертью. Все и всё придавлено, безжизненно. Тоска. Маета.

Вере не хотелось, трудно было смотреть на людей. Но вдруг взгляд на маленькое личико умершего взорвал все это острой жалостью. Вдруг показалось, чуть ли не видимо, что мечется душа его над кладбищем, кидается к одному, другому, но в ответ только упавший в землю взгляд, бессилие и мрак. Бедняжка казалась ей бледной, тоненькой, тающей, беспомощной и несчастной. И еще казалось, что должна она быть совсем другой. Тревожной может быть, но радостной. Казалось, нет, даже твердо зналось, что надо ей куда-то идти сейчас, что предстоящий путь неотвратим и ужасен. Страшно ей, очень и очень нужна помощь, а она металась и металась между людьми, натыкаясь на железобетонную унылость.

Душа Веры трепетала в ответ, помимо воли чувствовала что-то очень близкое, родное. Не помнилось внешних условий, ведь Вера и умерший знали друг о друге много, если имена, да должности. Сомнения одолевали, ну что за радость в такой момент. Но в то же время ясно стало, что именно эта радость стучалась много лет в сердце при каждой встрече со смертью. Привычка ответным горем встречать смерть повелевала, но и ужас как будто перед порогом стоящей души умершего взывал отчаянно, просто вопил о помощи. Таким мучительным было это состояние. Окружающие и сами казались не живыми на фоне этой муки.

И Вера решилась, отпустила рвавшуюся из души радость навстречу мятущейся душе, как объятия раскрыла сердце для несчастной ищущей. Горячо стала молиться о ниспослании помощи уходящей душе (знала, что той уходить, да не знала куда), решимости для предстоящей встречи, прощения не отпетой. Молитва неопытной Веры не имела положенных слов, зато имела отрешенность, сосредоточенность и жар. Вера прятала в опущенных к земле глазах кощунственную радость. Но сердцем чувствовала великую благодарность милой души — та ликовала, будто ребенок в ответ на ласку.

Спустя время Вера думала, что именно молитвы ждала эта несчастная душа, заключенная в панцирь атеизма. Освобожденная от него, но тут же призванная, так , не готовая, шагнуть к порогу, за которым, то ли страшный, то ли милосердный суд и неизвестная участь. И тут нужна ей была любая помощь. Не праведника, но первого близ стоящего. Вера, конечно же, не знала и видимо никогда не узнает исход суда, но почему-то жила и до сих пор живет та радость об ушедшем коммунисте. Может, он был хороший человек, может быть, сделал что-то такое в своей жизни, что поставило его в ряд с праведниками. Только с тех пор Вера точно знала, смерть это не только конец, но и начало.

Надежда Захарова